myorangetheaterвсегда подкидывает что-нибудь интересное. На днях мы с ней дивились чрезвычайно гадкому пассажу Евтушенко об Одоевцевой. Из каждой строки там прет такая махровая евтушенковщина, что даже как-то несолидно возмущаться. Посудите сами:
"Ирина Владимировна сладкоежка – ее губы, хранящие память о поцелуях Николая Гумилева [sic! - bely-den] и Георгия Иванова, измазаны, как у девочки, шоколадом. Она смотрится в крохотное зеркальце, смеется: «Вот бы меня так сфотографировать и – на обложку… Господи, как я люблю шоколад… В детстве я не вылезала из кондитерской Эйнема… Меня за рукав тянут: «Ну, сколько же можно!», а я упираюсь… Правда, то был совсем другой шоколад."
Евгений Евтушенко
***
Она была такой красавицей,
что невозможно устоять,
и до сих пор меня касается
из-под ее берета прядь.
Та прядь заманчиво щекочется,
и дерзко прыгнуть в глубину
той фотографии
мне хочется,
как в недоступную страну.
А на приморской фотографии,
где две собаки спят врастяг,
игриво туфельки по гравию
поддразнивающе хрустят.
И знают разве лишь два дерева,
подглядывавшие в окно,
что с Гумилевым они делали,
когда на улице темно.
Среди кровавого и страшного
она, как будто вне тех лет,
«Кто я? – себя, как прежде,
спрашивала. –
Красавица или поэт?»
Любительница каши гречневой,
но, плечи кутая в меха,
она была не просто грешницей,
а воплощением греха.
Зато в лесу Булонском с Жоржиком,
ему душой не изменив,
она его кормила коржиком
из ресторана «Доменик».
Став молодой навек старухою,
она, всем нам родная мать,
казалась чуть ли не сторукою –
так всех любила обнимать.
Не пахли ее пальцы ладаном,
то там, то сям ныряли вдруг
и посвящали шоколадинам
причмокивающий досуг.
Она вкушала их со стонами,
обворожительно мила,
и так, Сластеною Сластеновной,
как ей пристало, умерла.
А перечтешь – в глаза бросается,
что как поэт давно мертва.
Зато в ней выжила красавица,
и, может быть, она права."
В результате у меня назрел ответ. Так как даже Одоевцева - поэт мертвый, то мне уже никакой позор не страшен, я в представлении ЕвГения Евтушенко и так уже была бы ниже плинтуса. А посему - вашему вниманию предлагается ответ поэтический.
Ответ графомана bely-den Великому Мемуаристу Евтушенко
Вот наш поэт уже старик,
Как все они, ворчлив и желчен,
Но стариком быть не привык,
А потому строчит про женсЧин.
Поэт всегда ловил момэнт
Для едких строк и хлестких песен,
Он раньше звался диссидент,
Но нынче стал неинтересен.
Но не способен он понять,
Что надоел и исписался
И что никто не хочет знать,
Что он любил и с кем встречался,
И содержанье жарких снов
Он пересказывает смело -
Что в темном доме Гумилев
С младой Одоевцевой делал.
Ничто не ново под луной,
И евтушенкой быть не ново,
Тряхните ж, сударь, стариной,
Пишите хоть про Гумилева.
Живописуйте все подряд:
И губы липкие, и пальцы.
Ваш липкий стих - про шоколад,
Но отдает подтухшим сальцем.
Ее душа была полна,
А стих ваш дышит мертвечиной.
Ушла красавицей она,
А вы - уйдете ли мужчиной?