С. Ростоцкий. «А зори здесь тихие...». 1972 г.

Такой книгой и такой экранизацией для меня остаются «А зори здесь тихие...» Бориса Васильева и Станислава Ростоцкого соответственно.

Фильм Ростоцкого идеально переводит рассказанную Васильевым историю в яркие кинематографические образы. Яркие кинематографические образы – это то, чего люто не хватает современному кино. Не так давно вышла вторая (китайскую забудем) экранизация под не особо искренним лозунгом «молодежь не смотрит старое». Ну, положим, старое молодежь не смотрит, потому что ей не показывают. Чтоб дети не волновались, ага. Надо сказать, пока родители пеклись о душевном равновесии деток, детки научились не моргнув глазом втыкать в «Игру престолов» и много чего другого, тоже интересного. Молодежи нужны кровь, подвиг и яркие переживания, а в Карелии или в Вестеросе – как ни крути, дело второе.

Тем более, «А зори здесь тихие...» - повесть со столь лихо закрученной фабулой, что кажется почти приключенческой.

Ну ладно, нашли, значит, непьющих, сняли новое, «молодежное». И что? Я думала, у меня заболят глаза и заложит уши за просмотром фильма, снятого для поколения с клиповым мышлением. Вожмусь в кресло и обольюсь потом. А все, что я увидела в результате, - это довольно скучный тягучий фильмец, где из похожих как близнецы героев можно запомнить только Васкова. Да и то потому, что он носит галифе, а остальные юбки. Юмор, которого так много было и у Васильева, и у Ростоцкого, улетучился. Какой уж тут юмор! Тут весь текст не слишком эмоционально тарабанят наизусть и по почереди – очевидно, «как в жизни». Но подросткам-то, о которых так заботятся, и не надо, «как в жизни» - им надо ярко, зрелищно, об-раз-но.

Ах, да. Еще там комментируют исторический фон словами через рот. Не просто «Немцы Минск взяли» и глаза героини крупным планом, а «тем временем маму Сони Гурвич с буквами ЮДЕ на груди перегоняли в концлагерь...». Слушайте, школьники реально это смотрят? Ну, еще один урок истории, только на два часа? Да вы шутите!

И получается-то так, что самой яркой, запоминающейся, эмоционально будоражащей оказывается все та же экранизация 1972 года. Потому что талант и вкус — вещи незаменимые. Не говоря об актерской и режиссерской школе. И что значат сорок пять прошедших лет, когда в фильме – музыка Молчанова, и молодой Мартынов, и емкие диалоги, и живые лица, и вся эта история о том, как пять девчат, пять девочек было всего, а не прошли вы?

Клиповое мышление, как уже было сказано, нуждается в образной подаче. И в этом плане в фильме Ростоцкого есть задел на много десятилетий вперед, на поколения не только комиксов, но и наскальной живописи. Ибо можно бесконечно рассказывать, что происходило двадцать второго июня ровно в четыре часа и никак не подействовать на зрителя. А залившиеся красным светом окна в воспоминаниях Риты Осяниной – это образ, он выразителен, он через глаза действует сразу на мозг. И когда в это жуткое красное зарево, по-мальчишески улыбнувшись, шагает юный Ритин муж – ты уже точно понимаешь, что он не вернется.

Или – помните, помните? – тот момент, когда семья Жени мирно обедает, а потом опять этот чудовищный красный свет, и лающая немецкая речь, и звуки выстрелов, и душераздирающий вопль матери – все за кадром, в кадре только этот чинно накрытый стол и растерянно замершие за ним близкие люди, моментальный снимок на всю жизнь. Или сцена счета немцев – о черт, эта сцена счета немцев, эти пять женских голосов, повторяющих одни и те же убийственные для крошечного отрядика цифры!

И еще – выразительные лица актеров, шесть актерских индивидуальностей во главе с совсем еще молодым Мартыновым и его Васковым, проживающим на экране все пять чужих смертей. Васковым, выжившим, чтобы в гангренозном жару в одиночку закончить операцию, почти невозможную для человеческих сил. И отчаянная и отчаянно-красивая Комелькова Остроумовой с ее «Катюшей» и шелковым бельем и «даже после смерти прекрасным лицом».


И да, это снято фронтовиком.

Так и получается, что временами отключаешься от реальности, клиповой и не клиповой, садишься и неотрывно на три (три!) часа погружаешься туда, где сменяются, как в калейдоскопе, смешное и страшное, где маленькая группка – даже уже не моих сверстниц – идет через лес навстречу подвигу, где нечеловеческий героизм увенчает не сухая сводка о «боях местного значения», а патетические аккорды Молчанова.

Где пять девочек было, всего пятеро.

А не прошли вы, все равно не прошли.