Один замечательный человек как-то сказал: «в наше время самое авангардное решение спектакля – это традиционное». Я готова подписаться под этими словами, однако за одним «но», которое автору высказывания казалось само собой разумеющимся, а вот многим зрителям нет. Есть смысл браться за интерпретацию классики только тогда, когда режиссер чувствует, что хочет рассказать зрителю именно эту историю и именно сейчас. Тогда каждое наизусть известное слово прозвучит со сцены как в первый раз. Тогда, во что бы ни были одеты герои и какие бы неприятные нюансы ни обнаружились в старой пьесе, постановка осмысленна. И тогда – пусть не будет фееричных придумок, пусть мы увидим добротно костюмный спектакль, но будет он и жить, и дышать. И – наоборот – ни авангардное решение, ни смелая сценография, равно как банты и ленты, и барочная музыка, не спасут от неловкости, когда режиссеру неинтересна рассказываемая им история.
Тут сам бог велел вернуться к «Ромео и Джульетте» Карло Карлея.
Итак, мы начинаем смотреть. Как бы консервативен ни был зритель, чаще всего в такой момент его одолевает вопрос: «Чем удивлять будешь?». Ведь, предположим, наш консервативный зритель успел посмотреть три спектакля и два фильма по тем же «Ромео и Джульетте» и знает наизусть огромные куски известнейших переводов, а заодно цитирует оригинал. И он волей-неволей ждет от новой постановки чего-то, до чего не додумались предыдущие режиссеры. А дожидается ли?
В этой экранизации таки да, дождался. Режиссер прочувствовал свежесть «традиционного» решения классики и решил снять так, как давным-давно не снимают: без клиповости, с длинными планами, неторопливо и многословно. В отношении последнего он так разохотился, что подправил и дописал Шекспира: пусть персонажи говорят все время, пусть заполняют словами любую паузу автора. Здесь Ромео и Джульетта не так горячи, как темпераментные герои у Дзеффирелли (что, право, не порок), но зато они успевают произнести почти весь текст, отведенный им драматургом, и добавить еще «от себя». И пусть мы только что видели, что произошло с персонажем в пути, – добравшись до места, он специально помедлит, чтобы пересказать уже увиденное нами. Ну, пусть, соглашаемся мы. Пусть Бенволио осыпает Розалину перлами поэтических талантов сценариста. Пусть нам двадцать раз повторят одно и то же. Пусть мы подробно услышим разговор Ромео с аптекарем. А дальше-то что? Как что? – словно бы удивляется режиссер. А как вам изобразительная сторона? Изобразительная – да, выше всяких похвал. Все настолько сочно, ярко и открыточно, что весьма изысканный фильм Дзеффирелли как-то даже меркнет рядом с этой экранизацией. Ну нет там таких закатных пейзажей, такого пышного убранства в провинциальной церкви, таких фресок и витражей. Нет мозаичного потолка и стен в комнате Джульетты – у Дзеффирелли это выбеленная девичья комнатушка с распятием на стене. И при этом, заметьте, в новой экранизации все, кроме разве что гологрудых мужчин и простоволосых дам, кажется не менее исторически достоверным.
Ну да, однозначно, красивые экранизации классики – это здорово, – киваем мы. Итак, антураж – очарователен. Ну а для чего все это? Историю, режиссер, историю! Тут все знают, что герои помрут, так скажи, зачем мы время тратим, ожидая финала, известного любому двоечнику? И почему далеко не идеальную экранизацию Дзеффирелли смотришь не отрываясь, а твой обстоятельный фильм утомляет к середине? Что? Нечего сравнивать самостоятельные произведения? Ну так ты сними так, чтобы не было времени и желания это делать! А то – как тут не сравнить, наблюдая, к примеру, смерть Меркуцио. Равно как и жизнь его. Трактовка образа, впрочем, довольно новаторская – ах, режиссер, ах, хитрец, а притворялся поклонником классики! Стычка между Меркуцио и Тибальтом в этом фильме – дело обычное. Ведь Меркуцио здесь непостижимым образом оказался в клане Монтекки. Интересно, а вспомнил ли режиссер, что этот парень – родственник веронского герцога? Что, возможно, именно по этой причине герцог заменил казнь Ромео ссылкой? Что до злополучной драки Меркуцио занимал нейтральную позицию и плевал на разборки озверелых семейств? Я не сама придумала такой финт: все это есть у Шекспира. И именно это, поистине роковое, противоречие вымарал из пьесы наш поклонник традиционных интерпретаций Карло Карлей – у него Меркуцио превратился просто в одного из агрессивных молодых людей, каких полно в обоих кланах. У Ромео, таким образом, получилось два кузена: мягкий, покладистый Бенволио и темпераментный качок Меркуцио. Почему именно эта гора мышц рассказывает Ромео про королеву Мэб? А пес его знает. Поэтический дар внезапно прорезался, наверно. Умирая, Меркуцио уступает в выдержке даже Тибальту: тот гордо падет, безмолвно выпучив яростные глаза, а Меркуцио хнычет, проклиная, получается, собственное семейство, и слезы катятся по его небритым щекам. Так как же мне было не вспомнить сцену из фильма Дзеффирелли, когда Меркуцио зло и едко балагурил, вызывая привычные приступы хохота у всех своих друзей, а потом падал и уже не вставал, открыв взору глубокую смертельную рану. Этот шут и поэт никак не должен был ввязаться в драку, он просто не успел понять, что порыв Ромео был не приступом трусости, а акцией мира, не привык к этому, – ведь даже самые умные, самые светлые головы иногда оказываются заложниками нелепых предрассудков, – и из-за этого погиб. Ну хорошо, пусть не из-за этого. Пусть режиссер расскажет мне, из-за чего, но, черт возьми, пусть уж расскажет, а не сольет Меркуцио в список проходных персонажей, лишь бы подвинуть сюжет.
Впрочем, я начала с текста. С тезиса об уважении к авторскому слову. Перенесенное на экран или сцену, оно должно не пробалтываться, а наполняться смыслом. Это прекрасно – услышать шекспировский монолог о любви в его первозданном виде. Но если актеры не поспевают за мыслью автора, если слова мешают им, если режиссер не объяснил им, какое внутреннее движение рождает каждую фразу – к черту все лишнее. Полнота текста только ради полноты? Зачем? Возьмем любой многословный кусок из «Ромео и Джульетты». Для чего герои произносят все эти красивые фигуры речи? Не для того же, чтобы пощеголять образованием! Тут одно из двух: либо режиссер режет диалог, приближая его к интуитивному восприятию современного зрителя, как это сделал Дзеффирелли, либо заставляет актеров наполнить мыслью и чувством каждое предложение. Ведь сколько в тех же любовных диалогах лукавства, нежности, замешательства – пожалуйста, осмысляй, передавай. Джульетта замешкалась на миг и призналась: «Мне страшно, как мы скоро сговорились!». Она требует от Ромео подтверждения его чувств. Ромео – книжный мальчик, и он привычно, на автомате клянется вечною луной. Избитость этой клятвы пугает Джульетту, она с долей иронии просит не клясться луной, которая, как известно, обновляется каждый месяц, а значит, позволяет легко изменить клятве. И так далее – каждый поворот беседы полон особого смысла. Но вместо этого зрителя просто забивают многословием.
Можно, конечно, возразить: привередливых зрителей не так уж много, для остальных фильм будет ликбезом. Но почему для того, чтобы мальчики и девочки знакомились с Шекспиром, нужно подсовывать им этакую жвачку в яркой обертке? Дописывая лишний, никому не нужный, дублирующий действие текст, создатели фильма не видят необходимости в том, чтобы раскрывать и осмыслять шекспировский. Не оставляют место ни малейшей недосказанности – в экранизации абсолютно нет воздуха, любой хмык персонажа будет разжеван и вложен в уши зрителю. И при этом среди всей этой бытовой суеты и выяснений, кто кому дядя и тетя, нам будет явлено поразительное отсутствие полноты и глубины в происходящем. Нет-нет, общий смысл останется, конечно: такие красивые ребята, такие нехорошие враждующие кланы, но ведь гений – он в деталях. И кроме общей картины, зритель должен вынести из фильма и Тибальта, и Бенволио, и Меркуцио, и их роли в произошедшем, и незаметно для себя извлечь урок из каждой отдельной судьбы. Услышать изящный и ладный шекспировский стих и научиться отличать его от подделки и стилизации. Так, может, лучше дать детям возможность покопаться в прошлом и вытащить для себя на свет лучшие экранизации, нежели знакомить с Шекспиром вот по такому эрзацу?