…Да, сначала стандартное предупреждение. Я знаю очень мало людей, которые не в курсе главного сюжетного пердюмонокля «М.Баттерфляй». Но если вы к ним относитесь и если сюжетные пердюмонокли для вас как-то особенно важны, – то дальше будет спойлер буквально во первых строках, так что мой долг предупредить.
***
Осознала, что меня вообще привлекает тема андрогинности в искусстве. Причем абсолютно в отрыве от темы сексуальной ориентации. Именно как поиск какого-то баланса, женского начала в мужчине, мужского в женщине… Анима, анимус, привет от Юнга, все дела.
Вот примерно с этими мыслями я и приступила к просмотру «М.Баттерфляй» Кроненберга. Впечатления, однако, вышли противоречивые.
Сначала о хорошем. Джон Лоун и Джереми Айронс оба чертовски качественно работают в этом фильме. Следить за ними – удовольствие. Первый потрясающе лепит из себя женщину. Без карикатуры и даже без тени условности – он просто становится женщиной, перевоплощается настолько, что, зная сюжет, все равно с трудом веришь в истинный пол этой утонченной китаянки. То есть натурально, иллюстрирует ироничную фразу Сун Лилинь «только мужчина знает, какой должна быть женщина» – героиня выглядит идеальной моделью женщины, фарфоровой куколкой в начале, влюбленной страдающей женой ближе к финалу.
Причем столь же убедительна и мужская ипостась Сун Лилинь – по-азиатски сдержанный молодой человек с внешностью клерка. Лоун вполне внятно играет любовь, – но его герой и в любви к Галлимару остается мужчиной, пренебрежительно отбрасывая чуждый ему образ робкой красавицы. Айронс же в роли Галлимара дает целую гамму прекрасных психологических нюансов. Особенно прекрасна его реакция на появление Сун(а) в зале суда – колоссальное потрясение героя он исчерпывающе и совершенно ощутимо играет одними глазами да мгновенным нервным подергиванием рта.
А вот что касается впечатлений от фильма – здесь я буду говорить уже не об одной, а о о трех историях. Фильм Кроненберга; пьеса Хвана, по которой он снят; реальная история любви посольского бухгалтера Бурсико и певца Ши Пэй Пу, которая легла в основу пьесы. Реальная основа эта, при всем ее драматизме, со стороны кажется почти фарсовой – за исключением попытки самоубийства разоблаченного Бурсико и судьбы всеми брошенного ребенка, которого Пэй Пу выдавал за своего (впрочем, ребенок давно вырос и живет вполне обычной жизнью во Франции)... Ну серьезно, мужчина, двадцать лет спавший с другим мужчиной и упорно настаивающий, что все это время считал его женщиной? Сейчас остается только предполагать, почему Бурсико с такой готовностью ухватился за ложь Пэй Пу, но, судя по всему, причина эта была вполне бытового и физиологического свойства. Если тебе нравятся мужчины, а общество ждет, что ты будешь любить женщин, то женщина с… хм… кадыком – безусловно, твоя идеальная возлюбленная. Отдаешь ты себе в этом отчет или упорно закрываешь на это глаза – вопрос второй. И вот из этого зерна, из которого можно было сделать все, от фарса до социальной драмы, драматург Дэвид Генри Хван растит совершенно другую историю. Не первое и не второе, а философскую притчу о противостоянии Востока и Запада (и этой теме посвящено вообще все его творчество). И в то же время – о тщетном и вечном поиске в партнере своего идеального «я», второй половины.
Кстати, современная
Первая часть замысла драматурга в фильме реализована. Здесь сделан акцент на противостоянии Европы и Азии. Галлимар Айронса жалок и даже порой смешон в своей имперской жажде самоутвердиться за счет Востока; Восток же оставляет его в дураках. А вот что касается отношений Галлимара и Сун Лилинь – они здесь неизбежно съезжают если не в мелодраму, то в бытовую психологическую драму, хоть и здорово сыгранную. Фильм Кроненберга вообще бытовой. Очень подробный, выдержанный в реалистическом ключе. И от этого несостыковки, необходимые в условной пьесе, здесь сразу же лезут в глаза. Во-первых, это удивительная слепота Галлимара в том, что касается физиологии его любовницы. Реальный Бурсико при встрече с Пэй Пу был двадцатилетним девственником, что позже позволило суду с натяжкой поверить его истории. Галлимар из пьесы одержим образом идеальной женщины, который подсовывает ему Сун Лилинь, видит в ней только свои фантазии, и его наивность – гротесковый выразительный прием. В фильме Галлимару не дано ни одного из этих оправданий: он отнюдь не юноша, сменил не одну любовницу и в этой натуралистически обстоятельной кинокартине его самообман попросту нелеп.
Во-вторых, нелеп и сам финал – там, где пьеса достигает высшей степени театральности, фильм показывает нам полусумасшедшего самоубийцу, играющего в тюрьме непонятный спектакль, на который почему-то с восторгом реагируют заключенные. Зэки! В тюрьме! С интересом слушают длинный монолог, который произносит фриковатый чувак с накрашенными ногтями! И, конечно, никто не способен заметить, что он перерезал себе артерию, и Галлимар долго, мелодраматично валится ничком, заливаясь кровью лишь в самый удобный с точки зрения выразительности момент. При всей одаренности Айронса, эту сцену просто неловко смотреть.
И тут не могу не провести параллель с другой знаменитой интерпретацией пьесы Хвана. Со спектаклем Романа Виктюка, поставленным за год до выхода фильма.
От того спектакля сохранились лишь несколько рецензий, рассказы очевидцев и несколько обрывочных видеофрагментов. Но даже по этой скудной информации можно судить: он был куда ближе к замыслу Хвана. Не скованный житейским правдоподобием, театр не нуждается в оправданиях для странной слепой любви Галлимара и его финального самоубийства. Театру, особенно поэтически-символистскому, совсем неважно, как чисто технически совокуплялись герои или как Галлимару удалось совершить суицид на глазах всей тюрьмы. Собственно тюрьмы там и нет.
Для русского театра противостояние шовинистического Запада и гордого Востока – несколько менее животрепещущая тема, чем для европейского или даже американского. Но, как вспоминают очевидцы, и она в спектакле прослеживалась, хоть и не на первом плане. Эрик Курмангалиев (а после Ярослав Здоров) воплощал здесь Восток, Сергей Маковецкий – Запад, и они расходились непримиримыми, каждый агрессивно обороняя свое. Никакого мелодраматического выяснения отношений тут не было. Лишь восточный фатализм против западного стремления самому создавать свою реальность. До крайней степени упорства, до самоотречения с одной стороны и самоубийства с другой. Если герои Айронса и Лоуна в финале вызывали жалость, то в спектакле история вырастала до масштабов эпоса.
Курмангалиев, судя по тому, что дошло до наших дней, играл совершенно неземное существо, без пола и возраста, презирающее европейца, свято сохраняющее свою восточную независимость и загадку. Он играл не попытку гомосексуалиста сблизиться с мужчиной и не шпионаж – его обман был сродни хитрости кицунэ, сильного и хитрого мифического существа, которое, даже отдаваясь, дурачит жертву и остается при своей выгоде. Маковецкий же играл человека, который создал себе свой идеал любви, свою идеальную женщину, и если она не совпала с реальностью, тем хуже для реальности. Его заблуждение было актом творчества. Созданное им творение он готов был защитить ценою жизни.
В финале не было прямого, лобового самоубийства: Галлимар, как и в пьесе, как и в фильме, облачался в кимоно, покрывал лицо маской, сливаясь с придуманным им образом любимой — но вместо небытия уходил в созданный им мир, сказочный и неправдоподобный волшебный Восток на заднике, где в контрсвете передвигались танцовщики, подобные фигуркам на восточной гравюре.
И именно этого прорыва за рамки обыденности не хватило мне в пикантном и безусловно красивом фильме Кроненберга.