1. Привычка щеголять заезженными приемами. Натурализм меж ними скачет на бледном коне, и ад следует за ним.
Прием ради демонстрации приема есть смысл использовать лишь когда он, этот прием, свеж и нов. Меж тем, ни ежа, ни нынешнего зрителя уже давно голым задом не напугать, штука довольно стара. Нынче натуралистические детали интересны, когда они служат идее и раскрывают образы. Как, например, в уже упомянутом мною «Соломоне и Гэйнор» - одном из немногих фильмов, убеждающих лично меня, что натурализм-таки не фишечка, а прием, и вполне годный для выполнения художественных задач. Большинство же известных мне творцов пользуется им, увы, так, будто хочет сказать: «Смотрите, смотрите, я умею описывать ГРЯЗЬ! Ух как я умею! Ух, до чего же грязно я умею описывать!». Ну точь-в-точь потасканный ловелас, который заламывает бровь и обещает: ух, что я с тобой сделаю да ах что я с тобой сделаю. Так и подмывает спросить: похвальбы-то, может, хватит — обещанное феерическое действо где?
Ан нет его. Возвращаясь к проблеме современной драматургии, вторая из них - ...
2. ...лень. Это лень знакомиться с реальной жизнью. Лень находить в ней новые, еще не освещенные или «не так освещенные» грани. Лень вообще поднимать новые, еще не поднимавшиеся проблемы, лень их выискивать. Вот, скажем, беру я в руки сборник «Сюжеты» от 2003 года и натыкаюсь там на такой диалог. Контекст: действие происходит в доме престарелых, старуха невежественная сидит на стуле и лузгает семечки, и тут в помещение вторгается старуха ученая:
«Словно балерина, вбегает Сигизмунда, в руках держит томик Бальмонта, прижав его к груди, взгляд восторженный.
СИГИЗМУНДА. Ах, Алевтина Григорьевна, вы только послушайте, как он пишет! Как будто читает мои мысли. Провидец! Бог ты мой, это великолепно! Послушайте…
<декламирует стихотворение — bely-den>
Я вся горю! Какие слова! Какая музыка!
АЛЕВТИНА (продолжает грызть). Кайф!
СИГИЗМУНДА. Вам тоже понравилось?! Правда?
АЛЕВТИНА. Кайф!
СИГИЗМУНДА. Ах, Алевтина Григорьевна, вы такая душка! (стремительно подходит к Алевтине, целует ее, берет у нее щепоточку семечек, нервно расхаживает, грызет семечки.) Вы представляете, он же был мужчина, а так тонко проник в женскую душу.
АЛЕВТИНА (ошарашенно смотрит на Сигизмунду). Чё?».
Нескольких фраз вполне достаточно, чтобы понять: живые люди так не говорят. И смешные, хорошо прописанные персонажи так не говорят. Автору банально лень наблюдать за окружающими его людьми, зато не лень перетаскивать в текст многократно пережеванные штампы. Тут и «кайф» в устах пожилой тетки «из народа», тут и навязшее в зубах «чё», как будто все бабки-уборщицы говорят языком гопарей с раЁна, тут и бывшая библиотекарша, не расхаживающая по дому престарелых иначе как с «томиком Бальмонта», придурковато декламирующая стихи и носящая фальшивое, как вся сцена, имя Сигизмунда. Автор! Смешные имена надо уметь осмысленно вводить в текст, иначе уподобишься не Ильфу и Петрову с их Никифором Ляписом и голубым воришкой Альхеном, а авторам плохого фэнтези с их эльфами Карамиэлями. С той лишь разницей, что они лепят дурацкие имена, чтобы было эпично, а ты — чтобы было забавно. Но нет, на пустом месте «забавно» не выходит.
Для сравнения приведу диалог из пьесы А.Слаповского «Дом рождения». Сразу оговорюсь: лично я не большая поклонница Слаповского. Но вот же, очень похожая ситуация, и притом - нормальный человеческий диалог, более того — диалог смешной. И в маленьком диаложке уже видны характеры:
«КИРА. Я уже сейчас мучаюсь. Я первый раз беременная. А может, родить?
ТЕТЯ ТАНЯ. Рожай.
КИРА. Легко сказать! Я актриса, между прочим! Актрисе рожать – потерять три года работы.
ТЕТЯ ТАНЯ. Ну, не рожай.
КИРА. С другой стороны, первый аборт опасная штука, потом детей может не быть. А я хочу детей.
ТЕТЯ ТАНЯ. Ну, рожай.
КИРА. Легко сказать. Будущего ребенка любить надо, а я как-то… Я его даже не представляю. А нелюбимый ребенок всегда чувствует, что его не хотят родить.
ТЕТЯ ТАНЯ. Ну, не рожай.
КИРА. Легко сказать. Это я сейчас не люблю, пока не представляю. Но мы же не знаем, теть Тань, какие мы будем завтра. Я каждый день разная. Завтра возьму и пожалею, а аборт-то делать сегодня!
ТЕТЯ ТАНЯ. Ну, рожай.
КИРА. Легко сказать. Рожать надо не от кого попало, а от любимого человека! А я даже, честно говоря, не знаю, от кого.
ТЕТЯ ТАНЯ. Дело знакомое. Я вообще такая б**дь была, пробы ставить негде.
КИРА. Почему?
ТЕТЯ ТАНЯ. Да ни почему. Характер такой, как выпью, нет сил, давай мне мужика. А выпивала довольно часто. Нет, потом я нормальная женщина стала, после сорока особенно. Но время уже ушло. И человек появился замечательный, но он хотел женщину с ребенком, очень детей любил…
КИРА. Так что делать? От нелюбимого ведь нельзя!
ТЕТЯ ТАНЯ. Нельзя – не рожай.
КИРА. Легко сказать! Между прочим, это грех.
ТЕТЯ ТАНЯ. А ты верующая?
КИРА. Пока нет, но очень хочу.
ТЕТЯ ТАНЯ. Тогда рожай.
КИРА. Легко сказать! У ребенка должен быть отец. Постоянный, нормальный!
ТЕТЯ ТАНЯ. Ну, не рожай.
КИРА. Легко сказать! Как подумаю, что он слышит, как я ему тут приговор выношу, прямо жуть берет!
ТЕТЯ ТАНЯ. Ну, рожай.
КИРА. Легко сказать. Что творится вокруг, разве не знаете? То ли потепление глобальное будет, то ли оледенение! Не успеешь родить, а тут всем амбец. Он мне спасибо не скажет!
ТЕТЯ ТАНЯ. Ну, не рожай.
КИРА. С другой стороны, амбец то ли будет, то ли нет, а он хоть немного поживет, порадуется.
ТЕТЯ ТАНЯ. Ну, рожай…».
Помимо шаблонных героев, произносящих более чем наполовину ненужные диалоги из шаблонных же рубленых фразочек, драматурги обожают темы, которые сами считают «остросоциальными» и «смелыми». Правда, все остросоциальное показывается под таким углом, словно драматурги… нет, даже не законсервировались в 90-х годах, а попросту перечитали Коляды и пересмотрели НТВ. Да, какие-то проблемы остались прежними: не исчезли ни алкоголизм, ни наркомания, ни неприкаянность человека «из низов», да, глубинка живет зачастую чудовищно — но нельзя ли это показать как-то так, чтобы не возникало ощущения, что каждый образ и поворот тебе уже где-то встречался? Причем не в жизни, а в книге или на экране. Кстати, вам не кажется, что нашумевший «Левиафан» Звягинцева сценарно представляет собой такое же подражание драматургии 90-х? Чтобы снять действительно остросоциальное, надо потрясти зрителя — не столько показанной в фильме ситуацией, сколько способом ее освещения. Открыть глаза на новую проблему или трактовку проблемы. У большинства драматургов же как будто шоры на глазах и застарелый рефлекс: я пишу социальное, мне нужны чиновник с уголовными замашками, лицемерный поп и пьющий «маленький человек», бессильный перед молохом государства. Можно, можно показать и лицемерного попа, и криминального чиновника, и пьющего обывателя — вот только пусть они будут не картонными, пусть цепляют воображение зрителя! «Но в правительстве возмутились, стало быть, выстрел попал в цель!» - возразят мне. А я отвечу: чиновники от культуры возмутились, потому что у них такой же заплесневелый, трехсотлетний рефлекс восставать на все, что выглядит Остросоциальным и Политическим по канонам, выработанным еще при Николае Палкине в первой половине 19 века. Только их и задел этот фильм, да еще ту часть интеллигенции, которая привыкла, что остросоциальное и политическое вот именно так и выглядит — кинореальность без телевизора и интернета в поселках городского типа с мэрами, городящими церкви на месте жилых домов, и дико пьющим населением, которое зритель должен полюбить и пожалеть лишь потому, что «довели народ». Средний зритель, по моим наблюдениям, принял этот фильм весьма безразлично, ибо ничем не одушевленные штампы ничем, собственно, его и не трогают. А разве должны?
Ну и, наконец, в дополнение к штампованным пьесам «про жизнь» лень драматургов порождает страшного кадавра, имя которому…
3. ...постмодернизм.
Нет, я в курсе, что существует постмодернизм Набокова и Фаулза, Горина и Стоппарда. Но есть и постмодернизм некоторых молодых драматургов, похожий на него, как Мишкина каша на блюдо от шеф-повара. Помните, как Мишка насыпал полную кастрюлю крупы и налил воды до краев, чтоб побольше получилось? Ну и они так же. А чего тут возиться? Взял известное произведение, вывернул наизнанку, подал зрителю. Вместо соли и перцу рекомендуется добавить щепотку безумия и остросоциальных проблем. В качестве соуса использовать расхожие философские постулаты. Только вот как Мишкина каша в еду не сгодилась, потому что «горькая, несоленая и воняет гарью», так и потуги на оригинальность молодых постмодернистов, лишенных чувства меры, вкуса и четкого понимания, что и зачем они пишут, вызывают отторжение. Зато авторы всегда могут стыдливо хихикнуть: вы не поняли, это постмодернизм, это изысканный стеб.
В качестве примера такого «изысканного стеба» приведу монопьесу про Фрекен Бок… нет, ради бога, не смейтесь, да не смейтесь же, это, честное слово, реальная пьеса. Стеба там на самом деле никакого нет, пьеса убийственно, уныло серьезна и представляет собой лишенный какого бы то ни было развития монолог о «реальной» жизни Фрекен Бок — точнее, жизни некоей шведки, вышедшей из крестьянства. (Серьезная пьеса про реальную жизнь Фрекен Бок. Господи, что я сейчас сказала?).
Естественно, Карлсона никакого нет, для Карлсона тут все слишком серьезно. Просто Малыш - душевнобольной ребенок с раздвоением личности. Попутно нам рассказывают и про стерилизованную душевнобольную же (какое совпадение!) сестру фрекен, и про их невеселое детство.
Меж тем, пьесу уже поставили и нахваливают: «Фрёкен Бок, комическая „домомучительница“ из знаменитой сказки Астрид Линдгрен, в пьесе Олега Михайлова предстаёт яркой и трагической фигурой. Работа в доме Свантессонов и встреча с Малышом и Карлсоном — лишь эпизод в её жизни, в которой, как океан в капле, отразились судьбы миллионов таких же „обычных“ людей, их семейные истории, переплетённые с большой и зачастую страшной Историей ХХ века. Психологическая достоверность и глубина раскрытия образа „маленького человека“, в сочетании с новаторскими приёмами и подачей, ставят эту пьесу в ряд лучших образцов современной драматургии. Главным и несомненным достоинством этой пьесы является превосходно выписанная роль для возрастной актрисы, рассчитанная на опыт и высокий профессионализм „старой школы“ русского психологического театра». Хорошо, допустим, проблематика пьесы именно такова и раскрыта гениально. Тем не менее у меня остается один вопрос к автору: какого, собственно, черта в качестве героя использована именно фрекен Бок? На что он рассчитывал (если не рассмешить до колик любого здравомыслящего человека)? О чем хотел поведать посредством этого конкретного образа? Что не все домомучительницы злые? Что сказке нет места в нашей жизни? Какую из этих свежих мыслей хотел донести до зрителя? Или же он просто лукавил, потому что, не будь в заголовке имени фрекен Бок, а в пьесе пары отсылок к любимой с детства повести, мало кто захотел бы тратить время на его «раскрытие образа "маленького человека"» в «зачастую страшной Истории XX века»? Нет, в самом деле, не будь в этом произведении единственного «новаторского приема», заключающегося в том, что взята с детства знакомая сказка и пересказана в духе «если б все было взаправду» - обратили бы такое внимание на пьесу, где пожилая сиделка из ПНИ довольно монотонно повествует о своей жизни? Тысячи их, таких пьес. И знаете, что я скажу? У меня в школе был совершенно обезьяний талант копировать стили, и я развлекалась написанием пародий, в том числе - на Набокова, пересказывая Карлсона в духе «Лолиты», но мне и в голову не приходило сделать из этой развлекаловки пьесу и пытаться опубликовать ее. А то, глядишь, и о моих экспериментах со стилем, творимых на потеху одноклассникам, кто-то написал бы, что они «раскрывают трагедию "маленького человека"» и привлекают наше внимание... ну, скажем, к относительности понятия "норма" в современном обществе.
Удивительно ли, что среди всего этого вала драматургов, поставляющих в театры возы пьес о наркоманах и проститутках, о сумасшедших, о потешно разнаряженных исторических деятелях, о «простых бедных людях», о кровавой гэбне и прочих неживых персонажах не выплыло до сих пор ни одного нового Вампилова, Рощина или Арбузова? Когда уже кто-то из них перестанет барабанить по клавиатуре и скажет себе, как Костя Треплев: «Нужны новые формы! А если их нет, ничего не нужно»?
Вопрос остается открытым.