Если уж точно называть самую-самую полюбившуюся, то это будет «Пушкин» Тынянова. Да, она незаконченная. Да, у Тынянова своя особая манера письма, то желчная, то меланхоличная, из-за которой «Смерть Вазир-Мухтара» еще до финала погрузила меня в затяжное уныние.Но какая, черт побери, классная, обстоятельная, без хрестоматийного глянца и запаха скандала, история превращения недолюбленного угрюмого мальчика в величайшего поэта. И какая дивная ирония в замечательных сценках дворянского быта начала 19 века.
«И, с другой стороны, какую силу бунтовщики взяли, французы! Сын уже не казался ей более свистуном: в Москве знали, что времена неверные, царь молод, а третья правда у Петра и Павла. Старики теперь падали, молодые возвышались. Вот сидит сын с этим его коком надо лбом и с арапкою своею, а потом, смотришь, и в чести.
Старуха щурила на него глаза. Она была побеждена.
Вечером, лежа в постели, которую ей до того согревала самая толстая девка, Ольга Васильевна говорила своей полуслепой доверенной Ульяшке:
- Арапки теперь большую силу взяли. В Париже у набольшего ихнего - как зовут, не упомню, - тоже арапка в женах.
А Ульяшка ей поддакивала:
- Все как один - нового захотели, свежинки.»
В исторических произведениях очень любят ах-эффект узнавания. (Ну, скажем, в «Принце и нищем» его производит появление девочек-принцесс Мэри, Джейн и Элизабет, а у Толстого в «Петре Первом» – сцена, в которой мы впервые видим малолетнего Сашку Меншикова). Вот когда этот прием пытаются применить авторы менее талантливые, чем Толстой и Твен, выходит клюква. То и дело поперек текста и смысла выплывает какая-нибудь знаменитость, а автор нам после каждого слова подмигивает: «Не ждали, да?». У Тынянова всенародная знаменитость упоминается, наверно, на каждой пятой странице. Но упоминается она так непринужденно, словно автор и не догадывается о производимом эффекте. Какой еще «ах», до того ли, когда Василий Львович очень кстати собрался к Карамзину и племянника с собой прихватил, пусть умных людей послушает. Я никого не удивляю, я историю рассказываю! И эта спокойная интонация без залихватских подмигиваний пленяет.
Фактически – роман не только про становление Пушкина. Он и про жизнь в ожидании Пушкина. Еще только формируется настоящий русский литературный язык, борьба либералов с консерваторами выходит на качественно новый виток, потому что к границам России подбирается война, а тем временем в новомодном, еще не очень ловко устроенном лицее, пишет свои первые стихи диковатый мальчик, племянник известного поэта. Это чувство усиливается постоянным скрытым цитированием Пушкина – Пушкина из будущего, который еще только опишет вот этими вот ладными словами всю эту жизнь.
И закончу все это тупой школьной мыслью: насколько, боже мой, сюжет неважен в сравнении с тем, как все написано. Ни одного неоконченного романа мне не было так жаль, как «Петра Первого» Толстого и «Пушкина» Тынянова. А ведь все мы знаем, чем всё кончилось.